ИОСИФ ЛИКСТАНОВ - ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЮНГИ [худ. Г. Фитингоф]

Шведы не раз пытались вырвать из могучих рук Петра ключ от Петербурга — сломать Кронштадт. Шли эскадры, высаживались десанты, шведские полки пробивались к Петербургу по берегу. Их встречали огнём и клинком. Ядра из орудий Кроншлота срезали мачты заносчивых шведских кораблей, пехота громила вражеские десанты на Котлинской косе, но главное — не затихал стук топоров, обстраивался Кронштадт, никому не давал покоя неутомимый Пётр.

Очень любил Виктор рассказы Фёдора Степановича о том, как жил и веселился Кронштадт в старину.

Может быть, именно здесь, неподалёку от Усть-Рогатки, собирались на гулянье первые русские военные моряки — железные люди с деревянных кораблей, богатыри в широкополых голландских шляпах, в башмаках с пряжками. Здесь они отдыхали, делились новостями, ждали Петра. Он приходил со стороны военной гавани, шагал широко, наклонившись вперёд, будто прорезая встречный штормовой ветер, и шпага била его по длинным ногам. Одет он был, как рядовые морские служители,[26] а за ним, блистая драгоценными камнями, украшенные страусовыми перьями, надменные, не очень-то довольные затеей Петра, еле поспевали люди его небольшой свиты.

— Салют, салют, Питер! — гремели моряки-великаны.

Они окружали его. Он смотрел на своих соратников радостными чёрными глазами, говорил с ними, а иногда затевал потешное состязание: приносил мешок, в котором что-то верещало, взмахивал им над головой, из мешка вылетал белый поросёнок и падал в гудящую толпу. Тогда весь Кронштадт содрогался от криков и хохота. Моряки состязались: кто завладеет поросёнком.

Шумная забава кончалась тем, что кому-нибудь удавалось принести Петру… не поросёнка, нет, а только поросячий хвост. Этого было достаточно для получения премии. Пётр обнимал победителя, дарил ему серебряный рубль, выпивал стакан горячего медового сбитня, поднесённый торговкой, платил ей медный грош и удалялся на флагманский корабль…[27]

Прошло два с половиной столетия. Окружённый фортами, зоркий и неприступный, стоит на защите Советской страны город-крепость — Кронштадт. У него широкие прямые улицы, каналы, лежащие в серых гранитных берегах, немного угрюмые дома, чугунные мостовые, много садов, ещё больше памятников мореплавателям и свой особый порядок жизни, свой быт.

Днём краснофлотцы появляются на улицах только по делу: они приезжают за продуктами и материалами на склады, получают корреспонденцию и посылки в отделениях связи, отбирают в магазинах книги для судовых библиотек и стараются не задерживаться.

Вечером город преображается.

С кораблей и фортов сходят краснофлотцы. В зелени садов и бульваров всё чаще мелькают белые чехлы бескозырок, голландки с синими воротниками, вспыхивают золотые искорки на ленточках. Моряков становится всё больше. В каждом уголке города слышатся раскатистые, крепкие голоса, звуки баяна, гитар, кастаньет. Музыканты-любители устраиваются на скамьях бульваров и садов, дорожки превращаются в танцевальные площадки, краснофлотцы приглашают женщин на тур вальса и танцуют серьёзно, как полагается специалистам военно-морского дела, умеющим ценить свой отдых.

— Гуляет Кронштадт, — сказал Костин-кок, прислушиваясь к звукам духового оркестра.

Они остановились возле ресторана. Костин-кок поправил на Викторе бескозырку, которая успела съехать на затылок, и вздохнул:

— Иди гуляй, Витя, а я Кузьму Кузьмича подожду. Очень мне интересно узнать, что он привёз. Может, что хорошее услышу. А ты гуляй, не балуй, держись по уставу, а вечером я на береговой квартире тебя проведаю.

Бедный Костин-кок! Он, вероятно, и сам не очень-то верил, что поиски увенчаются успехом, но продолжал искать, искать… Что касается Виктора, то он надеялся, что в один прекрасный день Костин найдёт своего Мотю и тогда из камбуза выплывет на удивление всему блокшиву давно обещанный пирог под названием «мечта адмирала»…

Иона Осипыч снял бескозырку, надел её и вошёл в ресторан. Виктор, заложив руки в карманы, смотрел на дверь, украшенную табличкой с затейливой надписью «меню». Он вздрогнул, когда какой-то командир мимоходом приказал ему:

— Юнга, руки долой из карманов!

Виктор ещё думал о заботах Костина-кока, о пропавшем Моте, о таинственном и, вероятно, очень вкусном пироге «мечта адмирала», а глаза уже звали его вперёд. Действительно, нельзя было остаться равнодушным, к движению, которое охватило улицы Кронштадта.

В этот вечер на берег уволилось особенно много краснофлотцев, или, как говорят моряки в таких случаях, уволился большой процент. Везде слышался говор, смех, песни, музыка. Всё жарче разгоралось молодое веселье. Командиры и рядовые краснофлотцы, моряки и береговики, их жёны и невесты спешили на стадион, в парк, в сады, в Дом Красного флота, и, конечно, впереди всех везде поспевал Лесков.

— Полный вперёд и ещё прибавить оборотов! — говорил он себе. — Ветерком, ветерком, юнга!

Надо было всё увидеть ещё до темноты.

На просторном жёстком поле стадиона сражались две команды: одна в красных майках — линкоровская, другая в синих — эскадренных миноносцев. Футболисты, как на подбор, были громадные ребята, и бегали они за мячом немного раскачиваясь, будто играли на корабельной палубе в свежую погоду. Зрители подбадривали их криками:

— Броня, жми!

Это относилось к команде линкоров.

— Эсминцы,[28] эсминцы, атакуй!

Виктор отдавал должное футболу, но считал, что эта игра не имеет на флоте большого будущего. Смешно! Ведь нельзя же взять в море широкое поле. То ли дело бокс. Достаточно небольшой площадки — и можно тузить друг друга в полное удовольствие.

В дальнем углу стадиона, под акациями, на ринге два голых по пояс боксёра петухами наскакивали друг на друга, а немногочисленные зрители с большим знанием дела оценивали каждый удар.

— Кто на ринге? — озабоченно спросил Виктор какого-то краснофлотца. — Вертунов дрался? Нет? Жаль… Ему же надо к олимпиаде тренироваться. А это кто такие?.. — Не дождавшись ответа, он завопил: — Ну и маз! Бро-о-ось клинч, тебе говорят! Судья, пошли чёрного медяшку драить…

Серьёзный рябой краснофлотец с преувеличенной вежливостью сказал Виктору:

— Не желаете ли брысь отсюда? Не видишь, что молодые боксёры тренируются? Лезешь с критикой в неположенный час.

Краснофлотцы засмеялись. Кто-то сказал:

— Нацепил пустой чехол и важничает. Как же — сигнальщик! Эй, прими семафор: «Слово-Аз-Люди-Аз-Глагол-Аз».[29] Отрепетуй, что получилось?

Виктор вспыхнул, хотел отбрить обидчика по всем правилам, но схватка на ринге кончилась, судья объявил ничью, и краснофлотцы пошли смотреть футбол, Виктор решил продолжать рейс по Кронштадту.

Он пробежал по мосту через канал, пересек площадь, чечёткой прошёлся по доскам висячего моста и благополучно достиг тенистого Летнего сада. Аллеи уже были полны гуляющих, и, понятно, пришлось воспользоваться кратчайшим путём — удариться напрямик через кусты с риском выколоть глаза и наткнуться на сторожа. Но зато он поспел к самому началу киносеанса, а это кое-что значило.

Экран был натянут под открытым небом, изображения получались бледные, точно вымоченные в уксусе, но ничто не мешало зрителям хохотать над смешными приключениями чудака в квадратных очках. Эту картину Виктор уже видел, но он любил смотреть картины по нескольку раз, чтобы всё хорошенько запомнить.

На узеньких скамейках становилось всё теснее. Кто-то подхватил Виктора под мышки, посадил его себе на колени, и мальчик, обернувшись, увидел добродушное лицо краснофлотца с чёрной курчавой бородой.

На его ленточке было одно слово — «Быстрый». Виктор знал, что так назывался один из миноносцев, что этот миноносец долго стоял в доке, что ремонт уже кончился, что… Словом, он знал о «Быстром» очень многое, хотя ему запрещали ходить в доки.

— Что у тебя за кишка? — удивлённо спросил бородатый краснофлотец, которому под руку попал брезентовый чехол. — Как будто из-под флажков чехол, а пустой…

— Из-под флажков, — ответил Виктор, чувствуя, что ему становится жарко и неудобно.

— Эге! — засмеялся краснофлотец. — Не у тебя ли сегодня вахтенный начальник линкора флажки за баловство отобрал? Был такой случай? Говори прямо.

Виктор мешком сполз с колен бородача, зажал ненавистный чехол в кулак и, втянув голову, нырнул в кусты. Оказывается, весь флот уже знал эту историю! Ему показалось, что теперь краснофлотцы хохочут над ним — над сигнальщиком с пустым чехлом. Он забрался в дальний угол сада, сел на покосившуюся лавочку, оглянулся, быстро расстегнул ремень и снял чехол. Потом призадумался, вспомнил Фёдора Степановича, снова надел чехол на пояс, а пояс — на себя.